Ю.О'Нил. Крылья даны всем детям человеческим

Ю.О'Нил. Крылья даны всем детям человеческим
Пьеса в двух действиях, семи картинах
Перевод Е.Корниловой
Москва, Изд-во "Искусство", 1971
OCR & spellcheck: Ольга Амелина, апрель 2006

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Д ж и м Х э р р и с.
М и с с и с Х э р р и с – его мать.
Х э т т и – его сестра.
Э л л а Д а у н и.
Ш о р т и.
Д ж о.
М и к к и.
Б е л ы е и н е г р ы.
К а п и т а н |
Ж е н щ и н а } из Армии спасения.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Много лет назад окраина Нью-Йорка. Перекресток трех улиц, где кварталы белых граничат с кварталом цветных.
В глубине красное кирпичное четырехэтажное здание треугольником в плане. В его нижнем этаже бакалейная лавка.
Вдоль двух улиц к горизонту тянутся четырехэтажные многоквартирные дома с пожарными лестницами, на которых
теснятся люди — белые на той улице, что уходит влево, черные — на улице, уходящей вправо. Жаркий весенний день.
На тротуаре забавляются дети; их восемь: два черных мальчика и две черные девочки, два белых мальчика и две белые
девочки. Они играют в шарики. Одного из черных мальчиков зовут Джим Хэррис. Рядом с ним, держа в руке его шарики,
сидит Элла Дауни — маленькая, лет восьми, белокурая девочка с нежным бело-розовым личиком. Дети самозабвенно
погружены в игру. Мимо снуют прохожие — негры, свободно отдающиеся дыханию весны; белые, более сдержанные в
проявлении своих чувств. Слов прохожих не слышно, но время от времени доносится их смех — веселый непринужденный
смех негров, негромкий и натянутый — белых. Грохот поездов, несущихся по эстакаде, пыхтенье паровозов, мерное
громыхание повозок, цоканье лошадиных копыт по булыжникам — все сливается в нестройный, беспрерывный уличный
гул. В одном из домов, где живут белые, кто-то заливается гнусавым фальцетом: «И только пташка в золоченой клетке...»
А на улице, где обитают черные, какой-то негр выводит: «Пошлю я крошке своей телеграмму...» Стихает пение, и люди в
домах разражаются смехом — разным по характеру на разных улицах. Потом наступает тишина. Заходящее солнце озаряет
перекресток последними лучами. Дети продолжают играть.

Б е л а я д е в о ч к а (подталкивает локтем брата). Ну пойдем, Микки!
М и к к и (грубо). Отстань!
Б е л а я д е в о ч к а. Ах так! Дома получишь за это, вот увидишь. (Собирается уходить.)
М и к к и. Пошла отсюда!
Б е л а я д е в о ч к а. Вот дождешься, влетит тебе!
М и к к и (обеспокоенно). Иду, иду, не видишь, что ли! Подожди!
Ч е р н а я д е в о ч к а (черному мальчику). Пойдем, слышишь Джо. Скорей, а то нам тоже достанется.
Д ж о. Иди сама.
М и к к и. Ну, кончили, что ли? Мне надо бежать! (Вскакивает.)
Ш о р т и. И мне тоже! (Вскакивает.)
Д р у г а я ч е р н а я д е в о ч к а (испуганно). О господи, как поздно-то.
Д ж о. Мне шарик!
М и к к и (Джиму). Ворон, ты выиграл! Поиграем завтра?
Д ж и м (весело). Конечно, Мик. Давайте все приходите! (Смеется.)
Ш о р т и. Я приду! Надо ж отыграться!
Д ж и м. Приходи!
Д е в о ч к и. Ну скорее же, пошли!

Шестеро детей собрались идти и вдруг замечают, что Джим с Эллой задержались и смущенные
стоят рядом. Дети начинают поддразнивать их.

Д ж о. Поглядите-ка на Ворона! Вот это да, невесту себе завел! (Смеется, и за ним все остальные.)
Д ж и м (смущен). Перестань, Шоколадка!
М и к к и. Поглядите-ка на этих дурачков! У-у-у!

Мальчики хохочут.

Д е в о ч к и (показывая пальцем на Эллу).
Краснощечка! Краснощечка!
Как тебе не стыдно,
На лице все видно!
Э л л а (потупившись). Перестаньте.
Б е л а я д е в о ч к а. А он книжки ее в школу таскает.
Ч е р н а я д е в о ч к а. Не могла получше найти себе?! Смотри, какие у него ножищи.

Все смеются. Джим, взглянув на Эллу, смущенно ставит одну ступню на другую.

Э л л а. Не ваше дело! (Яростно кидается на них.)

Девочки с визгом и смехом кружатся и скачут как безумные.

В с е. Вот и попались! Вот и попались!
М и к к и. Дурачок, Ворон. Девчоношник! В Краснощечку втрескался!
Д ж о. Поиграй с ней в куклы!
Ш о р т и. Девчоношник, девчоношник!

Элла вдруг принимается плакать.

В с е (торжествующе вопят). Плакса! Плакса, красная вакса!
Д ж и м (внезапно, сжав кулаки, в бешенстве бросается на них). Заткнитесь! Или я измолочу вас!

Все бросаются врассыпную, довольные тем, что вывели его из себя.

(Робко подходит к Элле, переминается с ноги на ногу; вдруг выпаливает.) Перестань реветь! Я прогнал их!
Э л л а (успокоившись, признательно). Спасибо.
Д ж и м (с гордостью). Теперь они не посмеют. Я любого из них в порошок сотру. (Протягивает руки и напрягает бицепсы.) Потрогай, какие мускулы.
Э л л а (робко трогает его руку, с восторгом). Вот это да!
Д ж и м (покровительственно). Ты, Краснощечка, никого не бойся, когда я рядом.
Э л л а. Джим, не называй меня так, пожалуйста.
Д ж и м (раскаиваясь). Не обижайся, я не знал, что это тебе не нравится.
Э л л а. Ужасно не нравится.
Д ж и м. А ты не обращай на них внимания. Завидуют они тебе, понимаешь?
Э л л а. Завидуют? Почему?
Д ж и м (показывая на ее лицо). Да вот из-за этого. Красивое оно у тебя. Румяное, беленькое.
Э л л а. А мне не нравится!
Д ж и м. Оно красивое... такого... ни у кого нет.
Э л л а, А я его ненавижу. Я бы хотела быть черной... как ты.
Д ж и м (с испугом). Что ты, что ты! Тогда б тебя задразнили вороной, шоколадкой или трубочистом.
Э л л а. Ну и пусть.
Д ж и м (нахмурившись). А то и черномазой.
Э л л а. Ну и пусть!
Д ж и м (робко). Пусть?
Э л л а. Да, мне все равно.

Неловкое молчание.

Д ж и м (внезапно). Знаешь, Элла... С того дня, как я ношу твои книги в школу и из школы, я три раза в день ем мел. Мне парикмахер Том посоветовал. Он говорит, что от этого я стану белым. (С надеждой.) Как — я еще не посветлел?
Э л л а (утешая его). Да, кажись... Самую капельку.
Д ж и м (притворяясь беззаботным). Похоже, этот Том наврал и посмеялся надо мной! От мела меня только мутит...
Э л л а (с любопытством). А зачем тебе хочется быть белым?
Д ж и м. Потому что... да просто... мне белая кожа нравится больше.
Э л л а. А мне нет. Мне черная больше нравится, хочешь, поменяемся? Я буду черной, а ты... (Хлопает в ладоши.) Вот было бы здорово, если бы так случилось!
Д ж и м (неуверенно). Да... быть может...
Э л л а. Меня б тогда все звали Вороной, а тебя Краснощечкой!
Д ж и м. Пусть бы попробовал кто-нибудь называть тебя черномазой! Я убил бы сразу!

Долгая пауза. Затем Элла застенчиво берет мальчика за руку. Они смотрят друг на друга,
стараясь не приближаться.

Э л л а. Я тебя люблю.
Д ж и м. И я тебя люблю.
Э л л а. Хочешь быть моим милым?
Д ж и м. Да.
Э л л а. А я буду твоей подружкой?
Д ж и м. Да... (Торжественно.) Вот... клянусь — ни один из этих типов отныне не назовет тебя Краснощечкой! Не то придется иметь дело со мной.

Солнце зашло. Улицу окутали сумерки. Из-за угла выходит шарманщик. Наигрывает «Анни-Руни». Держась
за руки, дети слушают. Шарманщик, кончив крутить шарманку, уходит. Становится совсем темно.

Э л л а (внезапно). Господи, до чего темно! Достанется мне.
Д ж и м. И мне.
Э л л а. А мне все равно.
Д ж и м. И мне.
Э л л а. Встретишь меня завтра, когда пойдешь в школу?
Д ж и м. Конечно.
Э л л а. Ну, я бегу теперь.
Д ж и м. И я.
Э л л а. Я люблю тебя, Джим.
Д ж и м. Я люблю тебя, Элла.
Э л л а. Помни же.
Д ж и м. И ты помни.
Э л л а. До завтра.
Д ж и м. До завтра.

Они бегут в разные стороны, потом оба сразу останавливаются и оборачиваются.

Э л л а. Не забудь же!
Д ж и м. Никогда! Клянусь!
Э л л а. Лови! (Она посылает ему воздушный поцелуй и в страшном смущении убегает.)
Д ж и м (потрясенный). Боже! (Поворачивается и убегает.)

КАРТИНА ВТОРАЯ

Действие происходит на том же перекрестке. Прошло девять лет. И снова в разгаре весна, и снова вечер, несколько более поздний,
чем в первой сцене. Ничто почти не изменилось. На одной улице по-прежнему живут белые, на другой черные: по-прежнему облеплены людьми пожарные лестницы, и та же бакалейная лавка на том же самом углу. Только ритм улицы стал каким-то механическим, потому
что пар и лошади теперь вытеснены электричеством. Шагают взад и вперед белые и черные прохожие. Смеются почти так же, как в
первой сцене. С улицы белых доносится пение; высокий тенор гнусаво тянет: «Хотел бы я обнять девчонку...», а негр словно отвечает ему: «И только дружбу получил я в ответ...» И снова, как только прекращается пение, на обеих улицах раздается смех. Наконец
наступает тишина.
Темнеет, и на углу вспыхивает фонарь, обливая улицу бледным сиянием. На перекрестке появляются двое — белый (это Шорти)
и черный (это Джо). У них повадки заправских хулиганов и бездельников. По улице проходит юноша лет семнадцати, провожающий девушку примерно своего возраста. Оба одеты в свои лучшие наряды, — он в черном костюме с белым крахмальным воротничком,
она в белом платье.

Ш о р т и (презрительно). Вот это парочка! Гляди, кто это! (Девушке, с издевкой). Эй, Лиз! Ты что, старых друзей не признаешь?
Д е в у ш к а (испуганно). Здравствуй, Шорти.
Ш о р т и. Вы чего это расфуфырились? На выпускной вечер, что ли? (Пытается преградить им дорогу, но они шарахаются от него в сторону и убегают.)
Д ж о. Ату, ату! Вот наддали!

Шорти довольно ухмыляется.

Ш о р т и (взглянув вдоль улицы). А вот и Микки топает.
Д ж о. Как он работал вчера в полуфинале?
Ш о р т и. Чистый нокаут!
Д ж о. Этот парень далеко пойдет. Глядишь, еще чемпионом будет!
Ш о р т и (тоном знатока). Да, шансы у него есть, особенно если девок бросит. Бабы — его слабость!

Слева появляется Микки. На нем кричащий костюм, сдвинутая набок соломенная шляпа с яркой лентой.
У него типичное лицо боксера, развязные манеры забияки. Под глазом красуется огромный синяк — след
вчерашнего боя. Говорит чванливо.

Д ж о и Ш о р т и. Здорово, Микки!
М и к к и. Привет.
Д ж о. Слышал, здорово ты вчера отделал...
М и к к и. Еще как! И блок не помог. (Меняя тему.) Вот что. Видели, как эти двое прошли на выпускной вечер?
Ш о р т и (подмигивая). Ну?.. А тебе что?
Д ж о (хихикая). Микки хочет получить медаль за хорошее поведение.
М и к к и. Конечно! И на задницу повесить!

Все смеются.

Ну хватит! Эллу Дауни не видели?
Ш о р т и. Краснощечку? Нет, она тут не появлялась.
М и к к и (решительно). Ты брось так называть ее, понял? По морде захотел? Чтоб я не слышал. Она моя девушка, запомни!
Д ж о (осмеливается шутить). Какая по счету? Десятая?
М и к к и (польщен). Может, и десятая. Но теперь — самая настоящая.
Ш о р т и (показывая направо, с насмешкой). Посмотри! Как Джим Ворон куда-то вырядился!
Д ж о (с отвращением). Что, этот черномазый тоже школу кончает?
Ш о р т и. Подзови-ка его.

Появляется Джим Хэррис. Он в черном костюме и в белой рубашке с крахмальным воротничком.
Держится спокойно, но лицо расстроенное и напряженное.

Д ж и м (доброжелательно). Привет, друзья!

Они молча и презрительно оглядывают его.

Д ж о (неприязненно). Школу сегодня кончаешь?
Д ж и м. Да.
Д ж о (сплюнув). Ух, черт! Больно важным становишься...
Д ж и м (улыбаясь, мягко). Второй уж раз пытаюсь. В прошлом году провалился.
Д ж о. За каким дьяволом тебе это нужно? Что ты с образованием делать-то будешь? Сидеть на шее у матери?
Д ж и м (твердо). Собираюсь учиться дальше — на адвоката.
Д ж о (с насмешкой). Боже, и черномазый туда же!
Д ж и м (гневно). Не смей так называть меня — перед ними.
Д ж о (забираясь). Ты что, открещиваешься? Я покажу тебе...
М и к к и (толкает обоих, грубо). А ну, прекратите! По углам! (Повернувшись к Джиму, грубо.) Эй, ты! А Краснощечка сегодня вечером что, тоже школу кончает?
Д ж и м. Ты хочешь сказать — Элла...
М и к к и. Краснощечка Дауни, хочу я сказать. Мне нет надобности церемониться с ней. Она моя девушка.
Д ж и м (мрачно). Да, сегодня Элла кончает школу.
Ш о р т и (подмигивая Микки). Бахвал, а?
М и к к и (подмигивая Шорти, многозначительно). Под дых захотел, так получит!

Джим стоит сдерживаясь, чтобы, не наброситься на него.

Д ж и м (выпаливает). Микки, я хочу поговорить с тобой. Один на один.
М и к к и (с удивлением и издевкой). Ха, черт возьми!
Д ж и м (взволнованно). Это очень важно, Микки.
М и к к и. Да? (Испытующе смотрит на него, затем небрежным кивком головы предлагает Шорти и Джо отойти и приближается к Джиму.)
Ш о р т и. Это что-то новое!
Д ж о (мстительно). Подожди, попадешься ты мне, Джим!
М и к к и. Ну, давай свои важные новости. Мне некогда — у меня свидание.
Д ж и м. С... Эллой?
М и к к и. А тебе какое дело?
Д ж и м (с трудом подыскивая слова). Вот что... я хотел сказать... Я слышал... все, что о тебе говорят... Я знаю, как ты обращаешься с девушками... Но с ними — это не мое дело, а с ней... Элла ведь другая... не похожа на них.
М и к к и (оскорбительным тоном). Кто это тебе наболтал, а?
Д ж и м (угрожающе подняв кулак). Посмей только!
М и к к и (он так ошеломлен этой угрозой, что невольно отступает назад). Кончай комедию! (Вдруг почувствовав себя оскорбленным.) Послушай, Ворон! Ты что, не соображаешь, что я мог бы дать тебе — неделю не поправился бы!
Д ж и м. Я только прошу тебя, Микки, не поступай бесчестно.
М и к к и. Тебе-то что? Она же на тебя, вшивый козел, плюнуть не хочет. Ей противен один вид черномазых.
Д ж и м (с отчаянием). Я... знаю... Но раньше... когда мы были детьми...
М и к к и. Забудь об этом. Теперь другое дело.
Д ж и м. Даже если ей противны цветные, я все равно друг ей.
М и к к и. Цветные! Называй правильно: черномазые. Вся беда в том, что уж очень вы наверх лезете. Знай свое место, понятно? Старик твой кое-какие деньжата на мелочной торговле сколотил, и ты пролезть к белым хочешь... Купить себе образование, адвокатом заделаться, черт возьми. Сделку с любым обтяпать можно, но запомни: как был ты черномазым, так навек и останешься. Почему ты не хочешь быть таким, как Джо, как другие? Нет, тебе обязательно надо лезть к белым. А там тебе места нет, запомни это...
Д ж и м (дрожа). Когда-нибудь... я докажу тебе...
М и к к и (отворачивается от него). Проваливай ты!
Д ж и м. Думаешь, я смирюсь... буду служить грязным белым...
М и к к и (взрываясь). Что-о-о?!
Д ж и м (с силой). Попробуй только обидеть ее, я тебе покажу! Я все о тебе открою... Напишу в газеты... Пусть все узнают, каковы вы, белые...
М и к к и (взбешен). Черномазая сволочь! Сейчас челюсть сверну! (Приняв стойку боксера, с лицом, искаженным злобой, бросается на Джима.)

Джим, не защищаясь, ждет, полный достоинства.

Ш о р т и. Бросьте сейчас же! Ишь разъярились! А вон и милашка Дауни идет.
М и к к и. Доберусь до тебя в другой раз.

Справа входит Элла Дауни. Ей семнадцать. У нее тот же, что и раньше, бело-розовый цвет лица.
Она очень хороша, но ее портит вызывающая манера держаться.

Э л л а (при виде Микки лицо ее расплывается в улыбке). Привет, Микки! Не опоздала? Я так рада, что ты вчера победил. (Почувствовав, что что-то произошло, смотрит то на одного, то на другого.) Что с вами?
М и к к и. Да вот этот болван... (Презрительно кивает на Джима.)
Д ж и м (почтительно). Здравствуй, Элла.
Э л л а (резко отворачиваясь). Привет! (К Микки.) Пошли, проводи меня, я тороплюсь.
Д ж и м (быстро). Подожди... минутку... (С болью.) Элла... тебе противны... цветные?
М и к к и. А, заткнись!
Д ж и м. Пожалуйста... ответь.
Э л л а (с притворным смехом). О! Что это? Еще один экзамен?
Д ж и м (настойчиво). Пожалуйста, ответь.
Э л л а (с раздражением). Да нет, что ты... Ведь я училась вместе... Ведь некоторые из моих прежних... подруг... я с ними была вместе в одной школе...
Д ж и м. Ты ненавидишь меня, Элла?
Э л л а (смутившись, с еще большим раздражением). Он что — пьян? Почему — ненавижу? Никого я не ненавижу.
Д ж и м. Тогда почему же ты столько лет почти не разговариваешь со мной?
Э л л а (резко). А о чем говорить-то с тобой? У нас нет ничего общего.
Д ж и м (с болью в голосе.) Может быть, теперь... Но вот когда-то... На этом самом углу... ты помнишь?
Э л л а. Ничего я не помню! (Сердито.) С чего это ты вдруг вздумал соваться ко мне? Голову, что ли, потерял от того, что школу окончил?
Д ж и м. Нет. Я только хочу помочь тебе, Элла.
Э л л а. Скажите на милость! Ты забываешься. Кому нужна твоя помощь, хотела бы я знать? Заткнись и не приставай ко мне!
Д ж и м (настойчиво). Если когда-нибудь тебе будет нужен друг — настоящий друг...
Э л л а. Мне хватит друзей среди людей... моего круга. (С раздражением.) Надоел же ты мне! Проваливай к черту! (Торопливо уходит.)

Трое юношей хохочут. Микки спешит за ней. Джим подавлен. Он делает несколько шагов
и бессильно опускается на пустой ящик у бакалейной лавки.

Ш о р т и. Выпить охота. Джо, пойдем со мной — я угощаю.
Д ж о (все это время он не спускал с Джима сердитого, презрительного взгляда). Иди, Шорти, я сейчас, только потолкую с этим. (Показывает на Джима.)
Ш о р т и. Как хочешь, дело твое. Пока! (Уходит, насвистывая.)
Д ж о (некоторое время стоит, уставившись на Джима недобрым, сверкающим взглядом. Затем, плюнув на ладони, угрожающе придвигается к Джиму, погруженному в раздумье. Остановившись перед ним и видя, что он равнодушен ко всему, взрывается). Послушай, черномазый. Мне есть кое-что сказать тебе по секрету. Кто ты такой? Ты что о себе мнишь? Не мой ли старик работал с твоим в доках, пока твой не обзавелся собственной лавочкой? Твой старик копил монеты, а мой пиво на них покупал — вот и вся разница между ними. А ты что от меня нос воротишь?
Д ж и м (не выходя из задумчивости). Я друг твой, Джо.
Д ж о. Нет, тоже мне друг! Не пойму, что ты за птица! Зачем тебе твое учение? Зачем выряжаешься и твердишь, что собираешься стать адвокатом? Что значит все это втирание очков, притворство, напыщенность, важничанье и нежная болтовня, твое открещивание от черномазых? Уж не хочешь ли ты белую кожу купить на денежки старика своего, как Микки говорил? Кто ты такой? (Взбешенный молчанием Джима.) Говорить не хочешь? Так я выколочу из твоей шкуры... (Одной рукой хватает Джима за грудь и, сжав другую в кулак, подносит его к лицу Джима.) Отвечай, пока я не свернул морду тебе. (Трясет его.) Черномазый ты или нет, я спрашиваю? Черномазый?
Д ж и м (спокойно, взглянув ему прямо в глаза). Да. Черномазый. Мы оба черномазые.

С минуту они глядят друг на друга. Джо остывает. Он опускается на ящик рядом с Джимом, предлагает
ему сигарету, Джим берет ее, и Джо, чиркнув спичкой, дает ему прикурить, затем прикуривает сам.

Д ж о (затянувшись сигаретой, удовлетворенно). Да ты, парень, почему не сказал это с самого начала?
Д ж и м. Мы оба черномазые.

На углу улицы появляется тот же шарманщик, который был в первой сцене. Шарманщик играет: «Возьми конфетку...»
Юноши слушают, глядя прямо перед собой. Шарманщик удаляется, наступает молчание.

Д ж о (поднимается с ящика). Пойду выпью холодненького пивка. (Собирается идти. Затем останавливается.) А тебе не пора в школу? (Уходит.)

Джим по-прежнему сидит на ящике, уставившись перед собой.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Тот же перекресток. Пять лет спустя. Ничто не изменилось. Весенний вечер. Фонарь, стоящий на углу, льет безжалостный свет
на лица прохожих. Уличный шум по-прежнему громок, только стал более прерывистым и однообразным, натруженным. Проходят
двое, один белый, другой черный. Оба утомленные; зевают. Больше не слышно смеха ни в домах белых, ни в домах негров.
С улицы, где живут белые, тот же тенор еще более гнусавым фальцетом, чем прежде, поет последнюю строчку песни:
«Когда я расстался с тобою...» Ему вторит негр: «И ждал я Роберта Ли...» И затем все стихает.
Входит Шорти — типичный гангстер. Напевая под нос, он ждет кого-то, вглядываясь в даль улицы.

Ш о р т и (возмущенно). Долго мне тут ждать тебя? (Начинает напевать.) «Завернулась она в кимоно, зарядила ружье, чтоб прикончить того, кто обидел ее». (С презрением.) Элла не такая! Ружье не для нее! Шума поднимать не будет! Подсластим немного — это подбодрит ее.

Входит Элла, одета очень бедно. Она бледна, глаза ввалились; говорит холодно и устало.

Ты получила письмо?
Э л л а. Потому и пришла.
Ш о р т и. Как поживаешь?
Э л л а. Хорошо.

Пауза.

Ш о р т и (смотрит на нее с недоумением, слегка обескураженно). Мне казалось, что ты хочешь услышать от меня что-нибудь о Микки?
Э л л а. Нет, не хочу.
Ш о р т и. Значит, тебе безразлично, где он и что с ним?
Э л л а. Да, безразлично.
Ш о р т и. С каких это пор?
Э л л а. Давно.

Пауза.

Ш о р т и (улыбаясь отвратительной подлой улыбкой). Между нами говоря, детка, ты и другие девчонки, которых он бросил, скоро расквитаетесь с ним. Я в курсе его дел. Слежу, как он тренируется. В следующем бою, помяни мое слово, ему конец. И это будет дело ваших рук, тех, кого он кинул, и тех, кто кинул его. Все вы будете на стороне его противника; лучших секундантов не сыщешь. Вы ему и лицо ополоснете, и оботрете губкой, и полотенцем помашете. И Микки ни одного удара не отразит, будто вы все тяжелым грузом повиснете на нем. И он сразу брякнется на колени... (Опускается на колени, подражая боксеру, который не очень твердо держится на ногах.)
Э л л а. Я бы очень хотела увидеть, как он окажется на коленях.
Ш о р т и. ...А потом — бац врастяжку! Вышел из игры! Судьи считают: раз... два... десять! Нокаут! С Микки кончено. (Говоря это, он проделывает все, что должно произойти с Микки, бросается плашмя на мостовую. Поднимается, злобно смеется.)
Э л л а. Для меня он не существует. Уж давно. (Пауза.) Ты зачем позвал меня?
Ш о р т и. Он меня послал.
Э л л а. Зачем?
Ш о р т и. Подкинуть деньжат тебе. (Вытаскивает из кармана пачку денег и нехотя протягивает ей.)
Э л л а (равнодушно смотрит на деньги). Зачем?
Ш о р т и. Это тебе.
Э л л а. Мне не нужно.
Ш о р т и. Тогда для ребенка.
Э л л а. Ребенок умер. От дифтерита.
Ш о р т и. Что ты говоришь? Когда?
Э л л а. Давно.
Ш о р т и. Почему же ты не написала Микки?
Э л л а. К чему? Он бы только обрадовался.
Ш о р т и (помолчав). Ну что ж, это к лучшему.
Э л л а. Пожалуй, так!
Ш о р т и. Ты помирилась со своими?
Э л л а. Это невозможно.
Ш о р т и. Живешь одна?
Э л л а. Одна. В Бруклине.
Ш о р т и. Работаешь?
Э л л а. На фабрике.
Ш о р т и. Дурочка. Для тебя есть работенка и полегче.
Э л л а. Я знаю, что ты имеешь в виду, но не выйдет!
Ш о р т и. Поразвлечься немного не хочешь? Пожить как следует...
Э л л а. Я уж пожила.
Ш о р т и (насмешливо). Собираешься утопиться? Брось, девочка. Я помогу тебе подняться. У меня есть связи.
Э л л а (равнодушно). Ты грязная собака. Как это никто не убил тебя до сих пор?
Ш о р т и. Вот что! А ты кто такая? Говорят, шляешься с этим Вороном Джимом.
Э л л а. Джим мой единственный друг.
Ш о р т и. Этот черномазый?
Э л л а. Джим единственный белый на всем свете. Белый и добрый. А черные — вы, насквозь черные!
Ш о р т и. Черномазый любовник! (Швыряет ей в лицо деньги. Они падают на землю.) Послушай-ка, ты! Микки велел передать, что у него с тобой все кончено. За этим он и прислал меня. (Искоса поглядывает на нее. Пауза.) Ты не подымешь шума?
Э л л а. Для чего? Он свободен. Ребенок умер. Я тоже свободна. Дурных чувств к нему у меня нет. Но скажи ему: мысленно я буду на его следующем матче. По твоему совету — рядом с его противником. Буду считать — девять... десять. Нокаут! Ну и все, а теперь проваливай.
Ш о р т и (смотрит на нее со злой насмешкой). Чокнутая! Все вы чокнутые. И все жаждут возмездия! Ну а я жажду выпить. Прощай! (Уходит.)

На углу появляются несколько человек Армии спасения, поющих «Пока мы не припадем к ногам Иисуса»;
останавливаются около Эллы. Вперед выходит капитан Армии спасения.

К а п и т а н. Сестра...
Э л л а (подымает брошенные Шорти деньги и швыряет всю пачку в его шляпу). Получайте. Спасайтесь сами. А от меня отстаньте.
Ж е н щ и н а и з А р м и и с п а с е н и я. Сестра!
Э л л а. Не называйте меня так. Я еще не ваша подопечная.

Они медлят, не зная, что делать дальше.

Оставьте меня одну.

Те уходят под звуки барабана. Элла садится на ящик, бессильно опустив руки. Входит Джим Хэррис. Он возмужал,
хорошо одет. У него доброе, умное лицо, в глазах выражение большой душевной напряженности.

Д ж и м (радостно и вместе с тем удивленно). Элла! Я только что встретил Шорти.
Э л л а (улыбаясь открыто и нежно). Он приходил от Микки.
Д ж и м (опечаленно). Вот как!
Э л л а (приглашая сесть рядом). Сядь, Джим.

Джим садится. Пауза.

(Равнодушным тоном.) С этим кончено, Джим... Я свободна.
Д ж и м (устало). Никто не свободен, Элла... Мы свободны только делать то, что должны.
Э л л а. Почему ты вдруг помрачнел?
Д ж и м. Сегодня я получил уведомление из юридической школы. Я снова провалился.
Э л л а. Бедный Джим!
Д ж и м. Не жалей меня! Я готов избить себя. Пять лет — а я все еще на том же самом месте. А должен был кончить в два года.
Э л л а. Почему ты не бросишь совсем?
Д ж и м. Никогда.
Э л л а. Но в конце концов — зачем тебе быть адвокатом?
Д ж и м. Это для меня все. (Взволнованно.) Если бы я стал адвокатом, я бы осмелился...
Э л л а. На что?
Д ж и м. Нет, ни на что. (Помолчав; взволнованно.) Не могу объяснить... Но меня словно огнем жжет. Все эти провалы — удар по моей гордости. Клянусь, знаний у меня больше, чем у любого из моего класса. Мне надо учиться еще напряженней. Тружусь я чертовски много. И все так хорошо укладывается у меня в голове — все в стройной системе. А вот на экзамене, когда меня вызывают и я встаю... со всех сторон смотрят на меня лица белых... я чувствую на себе их взгляды — и вот тут голос у меня начинает дрожать, внезапно все вылетает из головы, я ничего не помню. Слышу, как начинаю заикаться... теряюсь... и возвращаюсь на место... Чтобы смеялся кто? Нет. Все очень добры. (С яростъю.) Скорее снисходительны, будь они прокляты! На мне словно проклятье какое-то...
Э л л а. Бедный Джим...
Д ж и м (с горечью). То же происходит на письменных экзаменах. Недели напролет занимаюсь по ночам. Перестаю спать. Не остается ничего, чего бы я не знал или не понимал. Но вот на экзамене получаю задание. Просматриваю его, прекрасно соображаю, как ответить на каждый вопрос. Белые вокруг меня принимаются писать. Как они уверены в себе — даже те, у которых, я-то уж знаю, ничего в голове нет. Я же знаю все, но все куда-то улетучивается... исчезает. В голове пусто, я сижу как дурак, силюсь вспомнить хоть что-нибудь... Но тех крох, что мне удается наскрести в памяти, слишком мало для экзамена... хотя я знаю все, что требуется.
Э л л а (с сочувствием). Джим, послушай. Перестань терзаться. Брось все, это совсем тебе не нужно.
Д ж и м. Нужно больше, чем кому-либо. Нужно, чтобы я смог жить.
Э л л а. Что тебе это даст?
Д ж и м. С точки зрения других — ничего. С моей — все!
Э л л а. Но ведь в остальном ты лучше всех на свете.
Д ж и м (смотрит на нее). Значит, ты понимаешь...
Э л л а. Конечно! (С чувством.) Разве я не вижу, как ты добр ко мне! Только ты, единственный из всех, не отвернулся от меня. Единственный, кто понял меня, — несмотря на то, что я так гнусно относилась к тебе.
Д ж и м. Но раньше... очень давно... ты относилась ко мне хорошо. (Улыбается.)
Э л л а. Ты для меня — белый, Джим. (Берет его руку.)
Д ж и м. Белый — для тебя?
Э л л а. Да.
Д ж и м. Любовь всегда светлая. (Очень робко.) А я всегда любил тебя...
Э л л а. И теперь? После всего...
Д ж и м. Всегда.
Э л л а. Я очень хорошо отношусь к тебе — лучше, чем к кому бы то ни было.
Д ж и м. Это больше, чем я надеялся.

На углу улицы появляется шарманщик.. Он играет «Анни-Руни». Держась за руки,
Джим и Элла сидят рядом, слушают.

Элла, а ты смогла бы когда-нибудь выйти за меня замуж?
Э л л а. Да, Джим.
Д ж и м (словно испугался того, что она так быстро согласилась). О, Элла, не говори сразу. Подожди. Подумай хорошенько, что это значит для тебя. Подумай — я не тороплю тебя. Я буду ждать месяцы... годы...
Э л л а. У меня никого нет. Мне нужно, чтобы кто-нибудь помог мне. И я чтобы помогала кому-то, Джим, — не то конец.
Д ж и м (страстно). Я помогу... я знаю, что могу помочь, я отдам всю жизнь, чтобы помочь тебе... Для этого я и живу.
Э л л а. А я смогу помочь тебе? Смогу?
Д ж и м. Да, о да, Элла. Уедем за границу — туда, где к человеку относятся с уважением, где нет различий между людьми... где все добры и под любой кожей видят прежде всего человеческую душу. Я не прошу у тебя любви, — не смею надеяться на нее... Мне ничего не нужно... Я буду ждать... Мне нужно только знать, что ты добра ко мне... Быть около тебя, беречь тебя... Чтобы ты забыла прошлое... перестала страдать. Служить тебе, лежать у твоих ног как верный пес... склоняться над твоей постелью, смотреть на тебя, как нянька, когда ты спишь. Хочу защитить тебя от зла и горя... Отдать тебе жизнь и душу, и все свои силы... успокоить тебя, сделать счастливой, стать твоим рабом, да, черным рабом... поклоняться тебе, как святыне... (Бросился на колени. В самоотречении; произнося последние слова, касается лбом земли.)
Э л л а (тронута и встревожена). Джим! Джим! Ты сошел с ума! Я тоже хочу помочь тебе, Джим! Я хочу...

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Несколько недель спустя. Улица перед старой кирпичной церковью в том же квартале города. Церковь стоит во дворе,
за старой железной оградой с воротами посредине. Справа и слева от ограды тянутся мрачные многоквартирные дома.
Кажется, что своими плотно занавешенными окнами-глазами они недружелюбно смотрят на происходящее. Зелеными
шторами закрыты и высокие узкие церковные окна, расположенные по обеим сторонам тяжелой двери. Яркое солнечное
утро. На улице необычная тишина, словно все затаилось и чего-то ждет. С улицы, где живут негры, доносится сильный,
но приглушенный голос тенора. Первый куплет его песни полон какой-то детской грусти:
    Порой я, как голубь печальный, тоскую,
    Порой я, как голубь печальный, тоскую,
    Как голубь, тоскую.
В следующем куплете выражена мечтательность и восторженность юноши:
    Порой я парю, как орел в поднебесье,
    Порой я парю, как орел в поднебесье,
    Орел в поднебесье.
В третьем глубокая печаль — результат житейского опыта:
    Порой я не знаю, зачем я родился,
    Порой я не знаю, зачем я родился,
    Зачем я родился на свет.
Песня замирает, и на какое-то время воцаряется напряженная тишина. В нее внезапно врывается металлический звук
церковного колокола. И словно по его сигналу люди — мужчины, женщины, дети, белые и негры — выходят из домов,
выстраиваясь в два ряда, по обеим сторонам церковных ворот: белые справа, негры слева. Непримирима ненависть,
с которой смотрят друг на друга представители двух рас. Распахиваются обе створки огромных церковных дверей, и из
глубокой темноты храма выходят на солнечный свет Джим и Элла. Двери захлопываются за ними, словно челюсти
деревянного идола, изрыгнувшего их из своей пасти. Джим и Элла одеты очень просто, он — в черном, она — в белом.
Озаренные солнцем, они останавливаются, смутившись. К ним прикованы враждебные взгляды собравшихся. Они
наконец замечают два стоящих друг против друга ряда людей, мимо которых им придется пройти. Вздрогнув, молодые
в нерешительности останавливаются. Справа выходит шарманщик, играет мелодию «О старый, черный Джо». Когда она
кончается, снова раздается удар колокола, как бы настаивающего, чтобы все разошлись.

Д ж и м (очнувшись при ударе колокола от некоторого оцепенения, берет руку Эллы). Пойдем. Пора на пристань. Пароход скоро отойдет. Идем, дорогая.

Она хочет что-то ответить, но губы у нее дрожат. Она не в силах отвести глаза от людей, не в силах
двинуться с места. Заметив это, Джим с проникновенной нежностью показывает ей на небо, побуждая
поднять глаза вверх.

Взгляни, родная. Взгляни — солнце. Сколько добра излучает оно на землю! Почувствуй же его тепло — всем телом, всем сердцем почувствуй. Посмотри вверх, дорогая!

Элла устремляет глаза к небу. Лицо ее становится спокойным, она улыбается солнцу. Джим мягко тянет
ее за руку, ведет через двор, сквозь церковные ворота, мимо выстроившихся на улице людей. Огромным
напряжением воли заставляет ее и себя выдержать это испытание.

(Волнение сказывается в истерически-восторженном, срывающемся голосе.) Смотри вверх, Элла, на небо. Оно голубое, оно благосклонно к нам. Голубое — это цвет надежды. Надежды, Элла, — для нас, родная. Небо благословляет нас. Что сказано в Библии? Падет на праведных и неправедных. Нет, это сказано о дожде. Боже, что я говорю? Все смешалось... Нет на свете никакой несправедливости. Люди все одинаковы — равны... перед небом и солнцем... перед богом... Мы поплывем по морю, окажемся по ту сторону океана — там, где родился Христос, где человек важнее всего. Мы поплывем с тобой по морю, голубому морю. Скорее на пароход!

Доходят до поворота, минуют людей. Она по-прежнему смотрит на небо, умиротворенная и спокойная.
Он на грани обморока, лицо искажено, глаза блуждают.

(Кричит хрипло.) Такси! Где же оно? Такси!

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Два года спустя после свадьбы Эллы и Джима. На сцене — гостиная одной из лучших квартир в негритянском квартале,
невдалеке от перекрестка, где происходили события первого акта. В комнате странная смесь старой и новой мебели:
старая вычурна, с аляповатой резьбой, безвкусна; новая — разительно противоположна ей, отличается простотой и
даже строгостью стиля. На одной из стен цветная фотография в тяжелой позолоченной раме. Это портрет пожилого
негра с умным выразительным лицом, в мундире, украшенном множеством медалей, в треуголке — нелепый наряд,
вызывающий представление о каком-то маршале наполеоновской армии при параде.
В левом углу комнаты, там, где из окна падает яркий свет, прикреплена к этажерке причудливая примитивная маска
негра из Конго, вызывающая в воображении непонятные, смутные ассоциации. Маска сделана искусно, в ней воплощено
религиозное вдохновение создавшего ее мастера. И кажется, что какой-то дьявольской властью она вносит в комнату
странную дисгармонию.
На левой стене два окна, выходящие на улицу. В глубине комнаты дверь, ведущая в переднюю. Справа вторая дверь,
закрытая красными с золотом портьерами. Она ведет в спальню и другие комнаты. Все сверкает чистотой. Стены недавно
оклеены, темно-коричневыми обоями, на полу новый яркий ковер. Посреди комнаты, круглый стол красного дерева, возле
него в качалке сидит миссис Хэррис, седая и приятная на вид негритянка лет шестидесяти пяти, одетая в свое лучшее,
теперь уже старомодное платье. По комнате нервно расхаживает ее тридцатилетняя дочь Хэтти, сестра Джима. Волевое
и тонкое лицо Хэтти говорит о ее мужестве и духовной силе. Костюм Хэтти не по-женски строг. Прелестное весеннее утро.
Слева сквозь окна в комнату льется солнечный свет.

М и с с и с Х э р р и с. Пора бы им уже и приехать.
Х э т т и (раздраженно). Да, пора.
М и с с и с Х э р р и с (обеспокоенно). Ты не устроишь Джиму никакой сцены, как тогда, перед его свадьбой?
Х э т т и. Нет. Что сделано, то сделано, помочь уже ничем нельзя.
М и с с и с Х э р р и с. Мы не враги ей. Элла должна почувствовать, что для нас ее прошлое не имеет значения.
Х э т т и. О ее прошлом я никогда и не думаю. А вот о том, что она сделала Джиму... — заставила его бросить все и убежать! Это я забыть не могу.
М и с с и с Х э р р и с. Джим любит ее, в этом все дело.

Пауза.

Х э т т и (с горечью). Не знаю, любит ли она Джима!
М и с с и с Х э р р и с. Конечно, как же иначе? Конечно, любит. Не забудь, ей было трудно, очень, очень трудно... Белому труднее, чем черному.
Х э т т и (возмущенно). Почему так должно быть?
М и с с и с Х э р р и с (покачав головой). Я говорю не о том, как должно быть... Должно быть по-другому. (Торжественно.) Белым и черным не нужно сближаться, у них разные дороги. Пусть белый идет своей дорогой, а черный — своей.
Х э т т и. Да, и если бы к тому же они оставили нас в покое.
М и с с и с Х э р р и с. Ваш отец шел своей дорогой, и они его не трогали. Он обзавелся своим делом. У него были деньги в банке. Был свой дом. После его смерти все досталось нам. (С гордостью смотрит на портрет.)

Хэтти с раздражением вздыхает.

И меня они не трогали. Я родила четверых, двое умерли, двое остались в живых. Я вырастила вас обоих добрыми, здоровыми, дала вам образование, у вас есть деньги...
Х э т т и (укоризненно). Мама!
М и с с и с Х э р р и с. Я выполняю долг, который господь возложил на меня, и белые меня не трогают.

Хэтти подходит к окну, чтобы скрыть свое раздражение.

(Задумавшись; после паузы.) Все меняется, все чем-то недовольны!
Х э т т и. О! (Пауза.) Пожалуй, должны были бы уже и появиться.
М и с с и с Х э р р и с. Почему ты не поехала на пристань встретить их, как я просила тебя?
Х э т т и. Не могла. Наши черные лица — мое и Джима — среди сотен белых... (С горьким смехом.) Не многовато ли для нее?
М и с с и с Х э р р и с (с раздражением). Не говори так! Откуда у тебя столько гордыни? (После некоторого молчания, печально.) Хэтти!
Х э т т и (повернувшись к матери). Что, мама?
М и с с и с Х э р р и с. Как я хочу вновь увидеть Джима, моего единственного... Но... как я хотела бы, чтобы он остался там! Он пишет — он счастлив. Она тоже счастлива. Им нравится там. Люди к ним добры. Их брак никого не возмущает. Почему же они не остались?
Х э т т и (запальчиво). Нет, мама. Они убежали отсюда как трусы. А если они верят друг в друга, в то, что сделали, — они должны жить здесь, наперекор предрассудкам, выдержать все, быть сильными.
М и с с и с Х э р р и с. Сильными? Не очень-то они сильны, Хэтти. И не очень счастливы. Счастливыми были только в детстве.
Х э т т и. А мы и не заслуживаем счастья, если не боремся вместе со своей расой, если не помогаем ей победить.

Пауза. Раздается звонок.

Звонят... Иди, мама. Я... я не могу.

Мать смотрит на нее с упреком и поспешно, раздвинув портьеры, выходит в дверь. Хэтти в ожидании нервно
ходит по комнате. Долгая пауза. Наконец, раздвигая портьеры, входит Джим. Он заметно постарел и сейчас
выглядит мрачным и озабоченным.

Д ж и м. Хэтти!
Х э т т и. Джим!

Нежно обнимают друг друга.

Д ж и м. Какое счастье увидеть тебя, Хэтти! Ты чудесно выглядишь.
Х э т т и (смотрит на него испытующе). Ты тоже хорошо выглядишь... Похудел, пожалуй, чуть-чуть... Устал? (Увидев, что он нахмурился.) Но где же Элла?
Д ж и м. С мамой. (Оправдываясь.) Ей стало нехорошо... когда мы вошли. Путешествие измотало ее.
Х э т т и (холодно). Понятно.
Д ж и м. Нет. Ничего серьезного. Просто нервы. Ей надо отдохнуть.
Х э т т и. Разве вы не отдыхали во Франции?
Д ж и м. Отдыхали... но уж очень одиноко было там, в особенности ей.
Х э т т и (с затаенной неприязнью). Почему же? Разве люди избегали вас?
Д ж и м (быстро). Что ты, ничего подобного не было. (Пауза.) Но она сторонилась. Первый год все шло хорошо. Элле все страшно нравилось. Она познакомилась с французами, начала немного говорить на их языке... и я тоже. Мы очень весело проводили время... Мне и в голову не приходило, что мы захотим вернуться.
Х э т т и (нахмурясь). Так что же случилось?
Д ж и м (запинаясь). Вот, видишь ли... первый год мы жили... как друзья... как брат с сестрой... Как я жил бы с тобой...
Х э т т и (хмурясь все больше и больше). Ты хочешь сказать... (Слова Джима ее несколько покоробили; после паузы.) А любит она тебя, Джим?..
Д ж и м. Если бы я сомневался в этом... я покончил бы с собой.
Х э т т и. Ты уверен, что она действительно любит тебя?
Д ж и м. А почему же она так все переживает?
Х э т т и (цедит сквозь зубы). Ах вот что!
Д ж и м (срываясь; кричит истерически). Что ты терзаешь меня? Хочешь рассорить нас?
Х э т т и (сдержанно). Нет, Джим.
Д ж и м (умиротворенно). Прости меня, Хэтти. Нервы у меня сегодня на пределе. (Опускается в кресло и начинает говорить так, словно что-то толкает его на откровенность.) В конце концов мы стали жить очень уединенно. Элла никого не хотела видеть, говорила — нам лучше всего вдвоем. Я был счастлив, по-моему, она тоже была счастлива... по-своему... но недолго. (Пауза.) Она никуда не хотела выходить. Боялась — вдруг встретит кого-нибудь из знакомых... кого-нибудь отсюда. Поразмыслив, я решил переехать с ней туда, куда ни один турист никогда не заглядывает. Но и это не помогло. Она старалась избегать и французов, как избегала американцев. Я ничего не мог поделать с ней. Она не выходила из дому, стала бледной, нервной, всего пугалась, воображала бог знает что. В конце концов это передалось и мне, у меня тоже разыгрывалось воображение, я тоже начал нервничать. Я презирал себя, ругал дезертиром за то, что после женитьбы удрал отсюда и перестал мечтать об адвокатуре. И мне показалось, что Элла тоже презирает меня за это — за то, что я не настоящий человек!
Х э т т и (возмущенно). Да как она смела!
Д ж и м (резко). Не надо, Хэтти. (Пауза.) Все это мне только представлялось. Мы никогда не ссорились. Грубого слова никогда не сказали друг другу. Мы были очень-очень близки. И никто больше не был нужен ни ей, ни мне. Мы были одни — и вместе. (Пауза.) Но однажды я понял — больше я не вынесу такой жизни. Понял, что она тоже не вынесет. И я сказал: «Элла, поговорим откровенно, посмотрим правде в глаза и выскажем все, что наболело».
Х э т т и. И вы решили вернуться?
Д ж и м. Да. Мы поняли: да мы же стыдимся самих себя. Мы трусливо убежали от трудностей, а оказалось — мы прихватили их с собой. И вот решили вернуться домой. Здесь, на родине, вытерпеть все, а главное, изжить в себе то, что мешает нам. Мы должны доказать самим себе — да, мы любим друг друга. Только так мы освободимся от гнета, завоюем доверие, станем внутренне свободны и тогда сможем жить в мире и согласии со всеми людьми. Мы освободимся от сознания своей вины — это оно не дает нам покоя. (Выговорившись, чувствует облегчение.)
Х э т т и (склонясь к брату и целуя его). Желаю успеха вам обоим... Я восхищаюсь тобой, Джим! Тобой и Эллой! Ты собираешься готовиться к экзаменам?..
Д ж и м. Немедленно!
Х э т т и. Да, Джим, ты должен! Людям нашей расы нужны такие, как ты; нужна их помощь, их руководство. (Услышав голоса матери и Эллы, замолкает, уходит в себя; лицо принимает холодное выражение.)
Д ж и м (заметив это, предостерегающе). Помни, Хэтти, Элла больна. (Теряя самообладание, тоном приказа.) Будь приветливей, слышишь?

Входит миссис Хэррис, показывая Элле дорогу. Негритянка очень взволнована и растерянна. Элла бледна,
глаза ее блуждают. Она подбегает к Джиму, словно ища у него защиты, сжимает его руки, испуганно смотрит
то на миссис Хэррис, то на Хэтти.

М и с с и с Х э р р и с. Вот он, девочка. Она вообразила, что мы похитили тебя у нее, Джим.
Д ж и м (поглаживая руку Эллы). Здесь же тебе должно быть все знакомо, Элла. Помнишь, в детстве ты иногда играла у нас?
Э л л а (неуверенно, через силу). Помню, как-то вечером я играла в шарики. Но это было на улице.
Д ж и м. А Хэтти ты помнишь?
Х э т т и (выходит вперед с натянутой улыбкой). Мы виделись давно... но я помню Эллу. (Протягивает ей руку.)
Э л л а (пожимает протянутую руку Хэтти, смотря на нее и вызывающе и вместе с тем испуганно). Я помню вас. Но вы очень изменились.
Х э т т и (поведение Эллы пробуждает у нее враждебное чувство, и она говорит снисходительно). Разумеется, я же постарела. (В тоне невольно начинает проскальзывать гордость.) Я очень много работала. Сначала училась в колледже, вы это знаете, затем поступила в аспирантуру. А потом поняла, что принесу больше пользы, если отложу учебу и стану сама учить. (Устыдившисъ своего тона, замолкает, уязвленная равнодушием, с каким Элла слушает ее.) Я словно хвасталась, хотя вовсе этого не хочу. Я только объясняла вам...
Э л л а (равнодушно). Я даже не знала, что вы так много учились. (Пауза.) А где вы преподаете? Конечно, в школе для цветных?

Она произносит эти слова так высокомерно, что Хэтти с трудом сдерживается.

Х э т т и. Да. В частной школе, она содержится на деньги состоятельных людей нашей расы.
Э л л а (неожиданно проявляя интерес). Так, значит, вам пришлось держать очень много экзаменов? Вам удалось сдать их?
Х э т т и (прикусив губу). Я всегда сдавала их с честью.
Э л л а. Да-да, мы ведь обе окончили одну и ту же школу? Мне было очень легко учиться. Я почти не заглядывала в учебники. А вот Джим говорит — ему было ужасно трудно. Он провалился в тот год, помните? (Поворачивается к Джиму и улыбается ему снисходительно и в то же время с любовью. Хэтти возмущена, а Джим лишь улыбается в ответ.)
Д ж и м. Да, дорогая, мне было очень трудно.
Э л л а. А выдержать экзамены за юридическую школу Джим так и не смог. Не смог ведь? (Ласково улыбается ему.)
Х э т т и (резко). Нет, он смог бы. Он может. Если только вы дадите ему, он их одолеет.
Д ж и м (сердясь). Хэтти!
М и с с и с Х э р р и с. Хэтти, попридержи свой язык!
Х э т т и (мрачно). Простите.

Элла прижалась к Джиму, глядит на Хэтти с ненавистью. Затем оглядывает комнату;
увидев маску, вскрикивает.

Д ж и м. Что с тобой, дорогая?
Э л л а (показывая на маску). Вон там... Господи, что это?
Х э т т и. Это маска из Конго. (Подходит к этажерке и берет маску.) Я уберу ее, если хотите. Я думала, она понравится вам. Это мой свадебный подарок Джиму.
Э л л а. Но что это?
Х э т т и. В Африке эта маска служит моему народу во время религиозных обрядов. Кроме того, это же прекрасное произведение искусства. Ее сделал настоящий художник, может, такой же великий, как ваш Микеланджело. (Пытается вручить маску Элле.) Возьмите. Обратите внимание — какая работа!
Э л л а (высокомерно). Не думайте, она ничуть не пугает меня. (Смотрит на маску с отвращением.) Прекрасное произведение? Знаете ли, у некоторых людей бывают странные понятия о прекрасном. По-моему, она уродлива, глупа... такие рожи часто строят дети. (С презрением хлопает ладонью по маске.) Гадость! Нечего глазеть на меня — я смеюсь над тобой! (Собирается водворитъ маску на место.)
Д ж и м. Если она действует на тебя, мы перенесем ее в другую комнату.
Э л л а (пренебрежительно). Не нужно. Пусть будет здесь, я с удовольствием буду смеяться над ней. (Вешает маску на место и вдруг решительно поворачивается к Хэтти.) Джим не собирается сдавать экзамены. Я не позволю ему.
Х э т т и (взрываясь). Джим! Ты слышишь? Вот оно, кредо белых! Страх утратить свое превосходство над нами.
Э л л а (умоляюще). Джим... Скажи ей — пусть уйдет.
Д ж и м (вне себя, сестре). Или ты уйдешь отсюда — или мы.
М и с с и с Х э р р и с (плача, обнимает Хэтти). Пойдем, дочка! Пойдем.
Х э т т и (спокойно). Да, мама. Уйдем.

Уходят.

Джим бросается в кресло и закрывает лицо руками. С минуту Элла неподвижно стоит около него. Растерянно
оглядывает комнату, смотрит на портрет, на мебель, на Джима. Она старается освободиться от гнетущей тяжести.
На какое-то время это ей удается, и она становится прежней Эллой; бросается на колени перед Джимом,
дотрагивается до его плеча.

Э л л а (нежно). Не надо, Джим! Не плачь! Ты вообразил, я правда не позволю тебе держать экзамены? Ты не так меня понял. Я очень хочу, чтобы ты их сдал, чтобы стал адвокатом. Самым лучшим во всей стране. Я очень хочу, чтобы ты показал этим лгунам и сплетникам, чтобы не болтали за нашей спиной — за какого человека я вышла. Я хочу, чтобы весь мир знал, что ты белее всех белых. Хочу, чтобы ты подымался все выше и выше — затоптал бы их в грязь. Я люблю тебя, Джим. Люблю тебя... Ты знаешь.
Д ж и м (успокоившись, со счастливой улыбкой). Дорогая, надеюсь, я стану достойным тебя.
Х э т т и (появляется в дверях; спокойно). Джим, мы уходим.
Э л л а. Нет. Не уходите.
Х э т т и. Мы все равно собирались уйти. Это ваш дом — мамин подарок вам, Джим.
Д ж и м (пораженный). Но я не могу его принять. Куда же вы уходите?
Х э т т и. Мы сняли очень хорошую квартирку. (С гордостью и укором.) В самом сердце Черного квартала. Будем жить с нашим народом.
Д ж и м (сердито). Вы с ума сошли! Я поговорю с мамой. (Уходит.)

Элла и Хэтти обмениваются взглядами, полными ненависти. Хэтти уходит.
Элла, все еще стоя на коленях, окидывает все вокруг каким-то странным взглядом. Затем встает,
подходит к портрету отца Джима.

Э л л а (с издевкой). Это и есть его папаша! Вырядился, как цирковая лошадь. Ничего не поделаешь. Это в крови. Невежды. (Обращается к маске, пытаясь говорить насмешливо.) Хелло, ты! Не воображай — меня не запугаешь. Я покажу тебе. Ничего он не сдаст, вот увидишь. Ничего, даже если будет стараться тысячу лет. (Подходит к окну, смотрит вниз на улицу и бормочет.) Одни негры, только одни негры! (С внезапным волнением.) Нет, вот один и белый! Боже, да это Шорти! (Распахивает окно и кричит.) Шорти! Хелло, Шорти! (Высовывается из окна и машет рукой, с минуту смотрит вниз, отходит от окна к середине комнаты, оглядываясь, куда бы, спрятаться. Лицо искажено страданием.) Ну и ну! Надо же! Наверно, не слышал. Нет, слышал, конечно, слышал. Так кричать — мертвый поднялся бы. А может, и не услышал — дети галдят. И все же слышал! Просто не хотел тебя услышать! Не хотел! Чтоб никто не подумал, что знаком со мной. Это же так, зачем же я обманываю себя? Нет-нет! И что за корысть не отвечать ему? Сам-то он кто? Что он такое, скажите, бога ради? Сводник! Закоренелый мошенник! Не слышал! Не захотел! Да-да, не захотел! Это правда, и ты сама знаешь прекрасно. Перестань лгать себе, он прекрасно тебя слышал, но не захотел узнать тебя. Не хочет знаться с тобой. Господи, даже он! Боится — старые приятели подымут его на смех. Но почему же? Да ты знаешь почему. Вышла замуж за... да-да, знаю за кого — не хочу говорить, и так всем ясно. (Она в ужасе, пытается прийти в себя.) Перестань сейчас же! (Затем жалобно, как испуганный ребенок.) Джим! Джим! Джим! Где ты? Ты нужен мне, Джим! (Выбегает из комнаты.)

КАРТИНА ВТОРАЯ

Декорация первой сцены второго действия. Прошло полгода. Стены как-то осели, потолок навис; мебель, портрет,
маска кажутся для этой комнаты слишком громоздкими. Вечер. За столом сидит Джим. Он погружен в изучение книг
по юриспруденции, стопкой лежащих перед ним. Огромным физическим усилием заставляет себя сосредоточиться,
отчего лицо его напоминает лицо бегуна у финиша. Лоб покрыт испариной. Он без конца повторяет вслух одну и ту же
фразу, время от времени ударяя себя кулаком по лбу. И все же, вопреки собственной воле, без конца отвлекается,
вздрагивает при каждом звуке, раздающемся в других комнатах или на улице; взгляд блуждает, и, наконец, позабыв
о своих занятиях, он устремляет глаза на портьеру. Видно, он подавлен горем. Со стоном захлопнув книгу, подходит
к окну и, открыв его, опускается на стул, положив руки на подоконник и склонив на них голову. Он смотрит в темноту.
Лицо его освещается фонарем, стоящим под окном на углу улицы. Раздвигается портьера, и входит Хэтти.

Х э т т и (видит, что брата нет за столом). Джим! (Заметив его.) Ах, вот ты где? Что ты тут делаешь?
Д ж и м (повернувшись к сестре). Отдыхаю. Мозги проветриваю. (С натянутой улыбкой.) Приходится-таки попотеть над этими юридическими книгами. (С тревогой.) Как она?
Х э т т и. Заснула. Сейчас ей лучше побыть одной, и я ушла на минутку. (Пауза.) Что доктор сказал тебе, Джим?
Д ж и м. Ничего нового. Говорит — ей нужен покой, отдых. (С горечью.) Но как это сделать, он не сказал. Не оставил никакого рецепта. (Пауза.)
Х э т т и. Джим, я думаю... Тебе надо уйти от нее... или ей от тебя... на время.
Д ж и м (вспылив). И ты, как этот доктор. По вашему, все очень легко и просто. Сделай вот так, и все будет хорошо. А не выходит! Жизнь не такая простая штука, — наша, во всяком случае. (Пауза.) Мы не можем расстаться друг с другом. Нас связывают тысячи вещей, и одна из них огромна... (Пауза.) Если нужно, если ей будет лучше от этого, я уйду... расстанусь с ней... сделаю все решительно, потому что люблю ее. Я даже покончу с собой... — выброшусь из окна. Но я много думал и понял: ей будет гораздо хуже, если меня не будет рядом с ней! У нее в целом мире, кроме меня, никого нет. Я не обманываюсь, не заблуждаюсь. Это действительно так. (Умоляюще.) Ты разве не знаешь, что я прав?
Х э т т и. Да, Джим, я знаю: она любит тебя, я убедилась в этом.
Д ж и м (искренне). Поэтому, что бы ни случилось, мы до конца должны держаться друг друга и надеяться на лучшее. (Пауза. Затем продолжает с надеждой.) Может быть, сейчас у нее кризис. Он пройдет, она успокоится, и болезнь больше не повторится. А я — как только стану адвокатом — многого достигну. Подумай, мы оба свободны! Справились с нашей слабостью. Мы по-настоящему свободны — и можем быть счастливы и здесь и в любом месте. Она будет гордиться мною. Она не раз говорила, что будет искренне гордиться мною.
Х э т т и (отвернувшись от брата, чтобы скрыть свое волнение). Джим, все так и будет, я уверена. Но тебе не надо переутомляться. Ты чересчур много работаешь.
Д ж и м (устало поднимается, идет к столу и садится). Да, знаю. Но зато теперь я сдам все экзамены. У меня уже нет этой проклятой неуверенности в себе. Я за год делаю больше, чем в юридической школе проходят за два. Это ведь здорово, правда?
Х э т т и (не очень уверенно). Конечно, Джим...
Д ж и м (силы у него на исходе). Если б только справиться с усталостью... Мне очень трудно. Я измучился, совсем не сплю. Думаю, думаю без конца. Голова у меня болит, мысли жгут меня, жужжат как пчелы, летая взад и вперед. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.
Х э т т и (внимательно наблюдавшая за братом, решается наконец на откровенность). Джим, доктор не все тебе сказал.
Д ж и м (мрачно). Что же он утаил?
Х э т т и. Он сказал мне, что ты сам тоже того и гляди свалишься, если не займешься своим здоровьем.
Д ж и м (утомленно). Пусть! Мне все равно. Может, если я заболею, ей станет лучше. На нее обрушилось слишком много невзгод! (Пытается улыбнуться.)
Х э т т и (торопливо). Джим, умоляю: не вбивай это себе в голову.
Д ж и м. Я очень устал, и у меня плохое настроение, только и всего.

Долгая пауза.

Х э т т и. И еще кое-что я должна сказать тебе, Джим...
Д ж и м (вяло). Что еще?
Х э т т и. Доктор сказал, Элла, по-видимому, не скоро поправится.
Д ж и м. Он и мне это говорил. Сказал: пройдет много времени, прежде чем она вернется к нормальному состоянию. Что же, надо набраться терпения.
Х э т т и (медленно). На ее выздоровление надеяться нечего — вот что он сказал.

Долгая пауза.

Д ж и м (уклоняясь от прямого ответа). Я приглашу к Элле других докторов — настоящих специалистов. А этот просто старый дурак.
Х э т т и. Будь благоразумным, Джим. Взгляни правде в глаза — и чем раньше, тем лучше.
Д ж и м (с раздражением). Я лучше всякого доктора знаю, что с Эллой.
Х э т т и (настойчиво). Устрой ее в хороший санаторий, Джим. Там она скорее поправится.
Д ж и м. Никогда! Она там умрет от стыда.
Х э т т и. По крайней мере пусть она побудет в санатории, пока ты не сдашь экаменов.
Д ж и м. К черту экзамены!
Х э т т и. Всего на шесть месяцев, Джим. Это не такая уж долгая разлука.
Д ж и м. Ты что, хочешь, чтобы мы расстались? (Встает; гневно.) Уходи! Сейчас же уходи!
Х э т т и (спокойно). Не уйду. (Резко.) Нужно наконец, чтобы кто-нибудь сказал тебе правду. Только одна я решаюсь на это. (Настороженно.) Скажи, Джим, ты слышал, что она говорит в бреду?
Д ж и м (вздрогнув). Нет.
Х э т т и. Неправда, Джим. Ты не мог не слышать, если, конечно, не затыкал себе уши. Доктор сказал — у нее маниакальное состояние... Оно может углубиться, и это опасно для тебя, Джим. Дальше так жить нельзя... Ты тоже кончишь сумасшествием. Сегодня она металась и кричала: «Черномазая! Черномазая!» Она кричала — ты отравил ее и кожа у нее поэтому тоже становится черной.
Д ж и м (с болью в голосе). Это она только тогда, когда не помнит себя.
Х э т т и. И потом она вдруг обругала меня проклятой черномазой.
Д ж и м. Не верю! Не могла она так сказать. Не могла!
Х э т т и. Она сказала, и не один раз. (Мучительная пауза.) Она скоро и тебя назовет так.
Д ж и м (с душевной мукой). Эти слова вырвались против ее воли. Она же не отвечает за то, что говорит.
Х э т т и. Знаю, но это как раз не имеет значения. То, что она сказала, у нее засело глубоко. И не выходит из головы.
Д ж и м. Глубоко в сознании людей ее расы, но не у нее.
Х э т т и. По-моему, это все равно. А в моем сознании, в сознании людей моей расы копится возмущение, Джим. Я не могу больше терпеть. Не могу больше ухаживать за ней. Я боюсь, за себя боюсь. Порой я способна убить ее, чтобы освободить тебя. (Она больше не в силах справиться с собой и начинает плакать.)

Долгая пауза.

Д ж и м (печально). Да... Тебе лучше уйти от нас. Прощай.
Х э т т и. Кто будет ухаживать за ней? Белая?
Д ж и м. Элла не допустит к себе белую — умрет со стыда. Я сам буду ходить за ней.
Х э т т и. И бросишь заниматься?
Д ж и м. Буду делать и то и другое.
Х э т т и. Не сможешь, ты свалишься. Ты и сейчас выглядишь ужасно, а это только начало.
Д ж и м. Я все для нее сделаю. У нее никого нет, кроме меня. Я докажу — я достоин ее. Она сможет гордиться мной. Докажу, я действительно самый белый из всех белых.
Х э т т и (уязвлена словами брата, с горечью и возмущением). Так вот что она внушила тебе! Эх ты, слабовольный глупец, предатель своей расы! И в благодарность она назовет тебя грязным черномазым. Ты сам услышишь, она проклинает тебя за то, что не может иметь ребенка. Боится — ребенок будет черным.
Д ж и м (в бешенстве). Замолчи!
Х э т т и. Я скажу все, даже если ты убьешь меня. Отправь ее в психиатрическую больницу, не то вы оба попадете в нее.
Д ж и м (с диким смехом). Воображаешь, я страшусь этого? Напротив, — может, нам будет там лучше. Может, нам понравится там. Да, понравится. (Хохочет.)
Х э т т и (испуганно). Джим!
Д ж и м. Мы будем вместе! Можешь грозить мне геенной огненной — не страшно, если мы будем вместе. Для меня это райское блаженство. (С бешенством.) Убирайся! Ты все время стараешься разлучить нас. Уходи!
Х э т т и. Я хочу тебе добра.
Д ж и м. Не надо мне такого добра. Мне хорошо только с ней. У меня нет никого, кроме нее. Пусть она зовет меня черномазым! Пусть говорит: я самый белый из всех белых! Я все для нее. Она все для меня. А ты убирайся — с твоей дурацкой болтовней о белой и черной расе! Куда же деваться просто людям? Для тебя все просто! Ты готова запереть ее в сумасшедший дом и зашвырнуть ключи подальше! (Вне себя.) Убирайся! Доктор еще остался — он тоже собирается нас разлучить. Я захлопну дверь перед его носом, и мы с ней будем жить взаперти. Убирайся! Немедленно!..
Х э т т и (в смятении). Джим!
Д ж и м (мягко выпроваживает ее и захлопывает за ней дверь. Устало). Уходи! Мне нужно заниматься. Нужно ухаживать за Эллой. Буду делать и то и другое. Я все смогу ради нее. (Садится за стол и, открыв книгу, снова начинает однообразно повторять что-то из учебника, ударяя себя кулаком по лбу.)

Бесшумно ступая босыми ногами, входит Элла. Поверх ночной сорочки на ней надет красный халат. В правой руке
зажат кухонный нож. Она смотрит на Джима безумными глазами, крадется к нему. Услышав шорох, Джим
быстро вскакивает и поворачивается. Увидев Эллу, он вскрикивает и хватает ее за руку. Она замирает.

Д ж и м. Элла! Что с тобой? Боже мой! Ты собиралась убить меня?

Элла молчит, он трясет ее за плечи.

Э л л а (жалобно). Они все бранили меня... Не могу сказать как... И вот, Джим, я схватила нож...
Д ж и м. Смотри сюда — этот...
Э л л а (с испугом смотрит на нож). Где я? Я видела страшный сон... Куда они все делись?.. Нет... как я сюда попала? (Разражается плачем, как ребенок.) О Джим, никогда не оставляй меня одну! Мне снятся такие ужасные сны, Джим. Обещай, ты никуда от меня не уйдешь!
Д ж и м. Обещаю, дорогая.
Э л л а (ребячливо). Я твоя маленькая девочка... а ты мой старый-старый дядюшка Джим. Ты не поиграешь со мной?
Д ж и м. Конечно, дорогая. А теперь иди, ложись.
Э л л а (так же). Хорошо, дядя Джим. (Поворачивается к двери.)

Джим делает вид, что начинает читать.

(Смотрит на него; и вдруг говорит нормальным голосом.) Ты очень много занимаешься, Джим?
Д ж и м. Да, дорогая. Иди, ложись. Тебе надо отдохнуть, ты же знаешь!
Э л л а (смотрит на него. В ней борются противоречивые чувства. Лицо внезапно искажается, становится злым, в глазах появляется выражение ненависти. Она больше не может сдержать себя и кричит). Проклятый черномазый! Черномазый!..
Д ж и м (вздрогнув, точно пронзенный болью). Элла! Ради бога! Элла!..
Э л л а (придя в себя, поняв, что произошло нечто ужасное). Джим! Джим! Почему ты на меня так смотришь!
Д ж и м. Ты что мне сказала?
Э л л а (пытаясь вспомнить). Я... я сказала, помню... я сказала... ты много занимаешься, Джим... Ты на это рассердился, Джим?
Д ж и м. Нет, дорогая. Что ты! Иди, ложись.
Э л л а (покорно). Хорошо, Джим. (Скрывается за портьерами.)

Джим смотрит в пространство невидящим взглядом.

(Внезапно высовывает голову из-за портьер. Лицо ее снова безумно.) Черномазый! (Скрывается, и слышно, как убегает, смеясь с чувством жестокого удовлетворения.)

Джим опускает голову, он потрясен, готов разрыдаться.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Спустя полгода. Весенний вечер. Только что село солнце. В окно той же комнаты, где происходили и две предыдущие сцены,
льется слабый сумеречный свет, освещая на этажерке конголезскую маску. Признаки упадка и запустения теперь еще
заметнее, чем полгода назад; стены облезли, потолок того и гляди обрушится. Мебель выглядит еще более громоздкой.
На письменном столе — сложенные одна на другую книги по юриспруденции.
Справа, осторожно ступая босыми ногами, входит Элла, держа в руке кухонный нож. Вид ее вызывает сострадание,
она похудела, лицо измождено, красный халат грязен и потрепан. Движения Эллы резки и порывисты, глаза горят
безумным огнем. Она подозрительно оглядывается вокруг, затем подходит к этажерке и, подбоченясь, вызывающе
насмешливо, но не без страха глядит на конголезскую маску.

Э л л а. Подожди, теперь я над тобой потешусь. (Доверительно.) Он вообразил, что я заснула. Звал меня: «Элла, Элла»... а я лежала с закрытыми глазами, притворилась, что сплю, даже храпела немножко. Так и одурачила его! (Смеется хриплым смехом.) Наконец-то он оставил меня одну первый раз за все эти месяцы. Я бы рада каждый день с тобой разговаривать, да вот видишь — удалось только сейчас. (С внезапной вспышкой злобы, подняв вверх нож.) А, черномазый, ты скалишь зубы? Как смеешь смеяться надо мной? Забыл, кто ты? Так всегда с вами бывает. Стоит хоть раз отнестись к вам хорошо, обращаться с вами прилично, у вас тотчас голова кругом пойдет. Вы сразу начинаете бог знает что воображать о себе! Расхаживаете повсюду с важным видом. Просто на улицу нельзя выйти, повсюду одни черномазые. Снуют взад и вперед, скалят зубы, в школах учатся, думают — они ровня белым. Экзамены всякие держат! (Останавливается, вспоминая что-то, внезапно ее осеняет догадка.) Так вот куда он ушел... На почту... Ждет письма из школы о том... Но почему же он так долго не возвращается? (Жалобно зовет.) Джим! (С ужасом.) А вдруг он выдержал? Вдруг выдержал? (В бешенстве.) Нет! Он не смог! Я убью его! Покончу с собой! (С угрозой, к конголезской маске.) Это тебя надо клясть за это! Тебя. Ну я тебе... (Умоляюще.) Но для чего тебе это нужно? Для чего вредишь нам? Я же не сделала тебе ничего плохого. Почему же ты ненавидишь меня? Я вышла за него замуж, ты это помнишь? Так оставь Джима в покое. А ты мешаешь ему быть счастливым, счастливым со мной... Ну а мне почему не даешь быть счастливой? Джим ведь белый, самый белый из всех людей. Ты свалился к нам неизвестно откуда и вмешиваешься в нашу жизнь. О, я черная! Черная! Как уголь черная. Ты отравил меня! Я не могу смыть эту черноту. Я ненавижу тебя, ненавижу! Оставь нас с Джимом в покое, не мешай нам быть счастливыми. (Падает на стул Джима, положив бессильные руки на стол.)

Медленно отворяется дверь, ведущая в переднюю, и появляется Джим. Ввалившиеся глаза его красны
от бессонных ночей. Он выглядит подавленным и разбитым. В руках раскрытое письмо.

Д ж и м (увидев Эллу, тихим, мертвым от усталости голосом). Дорогая, я думал, ты спишь.
Э л л а (вздрагивает, резко поворачивается к мужу). Что это? Ты получил письмо?
Д ж и м (закрывает за собой дверь). Да. От экзаменационной комиссии при корпорации адвокатов. Из Нью-Йорка, из града благословенного! (Последние слова произносит едва слышно, со смешком, в котором слышится ироническое сострадание к самому себе.)
Э л л а (быстро, с гибкостью хищного зверя вскочив со стула и держа за спиной нож, кричит со страхом, смешанным с ненавистью). Значит, ты... Ты выдержал? Тебя приняли?
Д ж и м (глядя на жену). Выдержал? Я? (Начинает хохотать громко и звучно, как умеют хохотать негры, но в этом смехе и горе и издевка над собой.) Господь с тобой, девочка! Как такая глупая мысль пришла тебе в голову? Сдал? Я? Джим, Черный ворон? Чтобы негр, Джим Хэррис, стал членом корпорации адвокатов? Да ты просто умерла бы со смеху, если б такое случилось. Это же против закона природы, закона людей, закона справедливости. Произошло бы землетрясение и катастрофы, на человечество обрушились бы семь казней египетских, чудовища сожрали бы все деньги в банках! Начался бы новый всемирный потоп, погасло б солнце. Бога сбросили б с небесного престола, и в мире воцарился б дьявол. (Громко и злобно хохочет.)
Э л л а (с прояснившимся лицом). Так, значит, ты не прошел?
Д ж и м (в изнеможении, глупо смеется). Ну, разумеется, нет! Нет, конечно!
Э л л а (с радостными криком швыряет со стола все книги, хватает Джима за руки и, как девчонка, весело приплясывает). Джим, я это знала! Я знала, ты провалишься! Я рада. Я так счастлива. Ты по-прежнему мой дядюшка Джим, я рада, рада!

Джим смотрит на нее сначала удивленно, потом с ненавистью. Она танцует вокруг него.
Джим, сжимая кулаки, наблюдает за ней.

(Остановившись перед маской, торжествующе кричит.) Получай! Что я тебе говорила? Говорила — потешусь над тобой? (Начинает дико хохотать; хватает маску, кладет посередине стола и ножом пригвождает ее к нему.) На! Теперь кто из нас над кем смеется?
Д ж и м (с налившимися кровью глазами, хрипло). Дьявол! Белая дьяволица! (Со страшным криком подымает над ней кулак.) Дьяволица!
Э л л а (смотрит на мужа глазами, полными ужаса). Джим!

При звуке ее голоса он овладевает собой, руки бессильно падают, голова опускается вниз.

(Дрожащим пальцем показывает на маску.) Теперь все в порядке, Джим. Она мертва. Дьявол мертв. Видишь. А если бы ты выдержал экзамен, он остался бы в живых. Тогда он вселился бы в тебя. И мне пришлось бы убить тебя, понимаешь? Не то он убил бы меня. А вот теперь я его прикончила! (Похлопывает мужа по руке.) Поэтому тебе нечего бояться.
Д ж и м (устало). Дай я сяду, Элла. Я устал. Я столько времени совсем не спал. (Опускается на стул около стола.)
Э л л а (садится около него на пол и берет его за руку; лицо у нее хорошеет, становясь по-детски счастливым). Знаю, Джим. Это из-за меня. Я не давала тебе уснуть. Думала — если он выспится, он поверит в себя и обязательно сдаст экзамены. И тогда восторжествует дьявол!
Д ж и м (со стоном). Не надо, дорогая.
Э л л а (с ребячлибым смехом). Знаешь, зачем я таскала с собой этот нож? (Нахмурясь.) Я пугала тебя, чтоб ты не спал, чтоб не мог заниматься.
Д ж и м. Я не боялся, что ты убьешь меня. Я боялся другого. Все думал — что они потом сделают с тобой!

Пауза.

Э л л а (ребячливо). А господь простит меня, Джим?
Д ж и м. Может быть. Он, может, и простит тебе то, что ты сделала мне. Может, простит мне то, что я сделал тебе. Но как он себе простит, этого я не понимаю.
Э л л а. Я молилась, очень много молилась. Ты уходил на экзамен, я оставалась с сиделкой, закрывала глаза, притворялась, будто сплю. А я молилась: господи, не дай Джиму выдержать.
Д ж и м (с рыданьем). Не надо, дорогая, не надо. Ты делаешь мне больно.
Э л л а (испуганно). Что ты, Джим? Где? (Пауза.) Я больна, Джим. Знаешь, долго я не проживу.
Д ж и м (просто). Тогда и я умру. Когда-нибудь... где-то там, может, мы будем счастливее. Но я хотел... здесь, в этой жизни... доказать тебе и себе... Стать полноправным членом адвокатской корпорации... чтобы ты могла гордиться мной. (Замолкает, готовый вот-вот разразиться слезами.)
Э л л а (бодро). Но, Джим, все позади. Теперь все будет хорошо. (Щебеча.) Я снова твоя девочка, Джим... а ты мой мальчик. Помнишь, как раньше, мы тогда были влюблены друг в друга. Я вымажу лицо ваксой — буду черной, как негритянка. А ты намажься мелом — и у тебя будет белая кожа. Помнишь, мы делали так раньше? Давай поиграем снова в шарики, хочешь? Но не всегда ты будешь мальчиком, иногда ты будешь старым дядюшкой Джимом. Хорошо, Джим?
Д ж и м (соглашаясь с ней). Хорошо, голубка.
Э л л а. Ведь у меня никого нет, только один ты! И я люблю тебя. (Нежно и благодарно целует его руку.)
Д ж и м (бросаясь на колени и поднимая к небу сверкающие глаза; с просветленным лицом.) Господи, прости меня, господи. Помоги мне стать достойным ее! (Плачет, охваченный религиозным экстазом.) Прости мне мое богохульство, господи! В горниле страданий очисть меня от себялюбия. Помоги стать достойным этого ребенка, которого ты даруешь мне взамен женщины, которую призываешь к себе.
Э л л а (вскакивая с колен, взволнованно). Не плачь, Джим! Не надо! Осталось очень мало времени, а мне хочется поиграть. Нет, ты не старый дядюшка Джим. Ты мой маленький мальчик. Знаешь, куколкой-Краснощечкой будешь ты, а я Джимом Черным вороном. Давай же поиграем!
Д ж и м (все еще страшно взволнован). Милая... Милая моя, я буду играть с тобой у самых врат царства небесного!

Элла, смеясь, тянет его за руку, пытаясь поднять с колен.

Занавес

1923